Старый обычай

(Из житейских воспоминаний духовного лица)

Очерк В. С—ва.

То, что я хочу сообщить читателям «Исторической Летописи», не выдумка, не сочинительство, а сущая правда— события, совершавшиеся в православных, с чисто исконным, без всяких примесей, велико-русским населением, приходах одной из северных наших губерний ещё в 70-х годах XIX столетия.

Описываемый мною приход был очень велик по занимаемой площади. Достаточно сказать, что среди лесов его были деревни, отстоящие от приходской церкви на 30, 28, 18, 14 и т. д. вёрст... Всех деревень в нём насчитывалось до 20, а число душ мужского пола достигало до 800. Но беден был этот приход в то время; в нём не было ни местных, ни отхожих промыслов, и крестьянство жило в нём только от земли, да от окружающих его густых лесов, промышляя в них на дичь и зверя: осенью особенно на белку, а зимою—на медведя.

Не богат был и церковный причт в нём; на долю его приходилось казенного жалованья священнику 100 рублей, дьячку 40 руб., пономарю 30 рублей в год. Денежного же дохода за требы, насколько я помню запись «братских доходов», на весь причт приходилось 180—200 рублей. Итак, весь бюджет священника определялся в 200 рублей, а низших членов причт в 110 рублей. Между тем семьи духовенства были и тогда, как и теперь, многочисленны. Правда, учились тогда одни сыновья, сначала в уездном, а потом и в губернском городе, т. е. в духовных училищах и семинарии. Об образовании же дочерей не было тогда и речи. Хорошо, если в свободные зимние вечера отец кое—как выучивал своих дочерей читать сначала по церковно—славянски, а потом уже по гражданской печати, не думая о письме,—и это уже считалось большою роскошью.


При скудных материальных средствах духовенство жило так же, как жили его духовные дети. Свою церковную землю они обрабатывали сами: сами вывозили навоз в поле, пахали, боронили, сеяли, жали, убирали снопы с поля, молотили и сами же возили зерновой хлеб на мельницы; сами косили и убирали сено с лугов. Приходилось находить, измышлять новые источники доходов,—и я считаю это одною из причин возникновения и поддержания в народе описываемых мною, обычаев.

Наступило 20—е июля — «вещий день Ильи, гремящего пророка». Праздник этот почитался во всём приходе больше других великих даже праздников; так, напр.,, в храмовой праздник Преображения Господня едва бывало в церкви человек 10—20, а в Ильин день храм далеко не вмещал в себе богомольцев. На погосте стояло много лошадей, на которых верхом прибывали крестьяне из самых дальних деревень на этот праздник. Что же влекло сюда прихожан именно в этот день?

А вот что. По древнему, идущему от отцов и дедов, обычаю в Ильин день на погосте «бьют быка». Глухая, лесистая местность служила причиною того, что «зверь» (медведь) чуть не каждую ночь летом «валил» лошадь, или оставшуюся в лесу корову, и крестьяне несли от этого большой убыток. Для сохранения в целости своего скота, хозяева нередко «завещали» отдать особо выращенного для этой цели бычка Илье-пророку. Не было года, когда не приводили бы таких завещанных (т. е. обещанных) пророку 2—3 бычков.

Я хорошо помню детские рассказы о том, что случилось однажды даже чудо в этот день. Когда настал праздник пророка Илии, собрался народ, а ни одного бычка не было приведено, то из лесу явился, будто бы, олень, остановившийся пред народом и отдавшийся спокойно ему в руки. Решено было его принести в жертву пророку. Рассказ этот передавался из уст в уста без всякого сомнения в его истинности.

В описываемый мною год уже были приведены ранним утром на погост два бычка, но церковный причт, ожидая еще привода, не спешил звоном к обедне, пока не привели еще двух. Тогда два почтенных старика явились к священнику и просили его благословения «быка резать». Так как приведено было 4 быка, то народ решил: одного отдать причту, двух продать и деньги отдать в церковь, одного убить. И вот неподалёку от церкви, стоящей на высокой горе, на берегу озера, окруженного густым сосновым бором, совершилось уносящее мысль в глубокую историческую старину нечто вроде жертвоприношения. Развели огонь под большим костром, над которым на толстых кольях повесили громадный чугунный котёл, хранившийся для этого случая в церковной кладовой, и наполнили его водою. Тут же на берегу озера убили обреченного быка; мясо и внутренности его обмыли и положили в котёл.

Вместе с этим начался и звон к обедне, но большинство народа оставалось на берегу озера. Там, у самой воды, на обрубках деревьев настилались доски и к концу обедни мясо, полусырое, вытаскивалось из котла, дробилось на куски и раскладывалось на этих досках. По окончании обедни в церкви служился молебен пророку Илие, а после него священник с причтом шёл на берег озера к приготовленной жертве. Здесь пели тропарь пророку; прочтена была молитва из требника «во еже благословити мяса-брашна», разложенное мясо окроплено св. водою.

Трудно рассказать, что делалось после, этого. Стар и млад накинулись, чтобы схватить кусок мяса, без всякого порядка, смяли друг друга, раздались охи, крики стиснутых толпой. После 2—3 минут от жертвенного быка не осталось никаких следов. Народ разошёлся и разъехался по домам.

Лишь голодные собаки подбирали до самого вечера кости и остатки мяса, да вечером до глубокой ночи стадо коров, возвратившееся с пастбища и пригнанное к озеру на водопой, на месте бойни ревело неистовыми голосами и рыло землю рогами и ногами, как бы скорбя об убитом товарище...

В соседнем с нами селе то же самое проделывалось в праздник. Успения Богородицы—15 августа, но с тою разницею, что там резали и варили овец, причём правое ухо зарезанной овцы полагалось за икону праздника. Я сам видел несколько таких ушей за иконой Успения в этой церкви... Чем было объяснить этот обычай?

Праздник пр. Илии был праздником мужчин. В ближайшее же после Ильина дня воскресенье совершался праздник Власия и Модеста, покровителей скота—исключительно женский праздник (не напоминало ли имя Власия имя—Волоса, скотьего бога древней языческой Руси?).

В этот день в лучших нарядах шли из самых дальних деревень прихода на погост хозяйки, неся каждая в руках горшок сваренной обязательно на молоке ячменной каши, поверх которой наливалось много коровьего масла. Все эти горшки с кашей ставились на паперти пред образом свв. Власия и Модеста.

Обедня начиналась тоже поздно, чтобы дать возможность собраться и из дальних деревень. По окончании Литургии, причт служит молебен в притворе, при чём к каждому горшку прилеплялась хозяйкою восковая свечка.

После молебна начиналась следующая церемония; впереди всех шёл священник и имеющеюся у него в руках большою деревянною ложкою черпал из горшка плавающее поверх каши масло в ведро, которое нёс за ним один из крестьян; за священником шёл дьячок, потом пономарь, просфорня и церковный сторож, повторяя ту же операцию.

Кончив с маслом, причт то же самое проделывал и с кашею, соблюдая ту же субординацию. Хорошо помню я, как целый ушат с прибавлением иногда еще нескольких вёдер с кашею ставился на ледник и вплоть до Успенского поста кашей этой питались семьи причта и рабочие, которых иногда бывало и не мало в эту страдную пору уборки хлеба.

Не знаю: блюдутся ли так же и теперь эти праздники? Последний раз я наблюдал их в 1873 году.

Источник: Историческая Летопись №7. Июль 1915 года.